Интересные интервью

[лена егорова]

Ирина Балахонова: «Новые детские книги - мосты между взрослыми и детьми»




Главный редактор издательского дома «Самокат» Ирина Балахонова беседует о современной детской литературе и проблемам, затрагиваемым в ней.

Вы видели когда-нибудь, чтобы человек ехал на самокате и на ходу читал книжку? Ну, разумеется! Сумасшедший самокатчик - эмблема одного из лучших и едва ли не самого смелого из российских детских издательств. Не боясь ухабов и непроторенных дорожек, оно на свой страх и риск доставляет читателям тщательно отобранные новинки детской литературы. В каталоге “Самоката” немало переводных книг, и многие из них имеют самое прямое отношение к проблемам сегодняшней семьи. О том, как эти проблемы преломляются в современной западной литературе, адресованной младшим поколениям, Наталья Мавлевич побеседовала с главным редактором издательского дома “Самокат” Ириной Балахоновой.

— Взрослые всегда старались оберегать мир ребенка от всего, что может повредить его неокрепшей психике, поколебать его веру в людей, доверие к взрослым и безусловное уважение к родителям. Но в последние десятилетия что-то изменилось в европейской детской литературе, поменялся ее тон и значительно расширилась тематика. С детьми заговорили о вещах совсем не детских. Это относится ко многим книгам вашего издательства. Как принимают их российские читатели?

— Действительно, такая, условно говоря, новая литература для детей появилась на Западе примерно в 70-е годы ХХ века и все больше развивается. Писатели заговорили с детьми, причем иногда совсем маленькими, на такие прежде запретные темы, как развод родителей, смерть, тяжелая болезнь. Справедливости ради надо сказать, что и отечественные авторы уже в 90-е годы стали открыто упоминать о многом, что прежде было табу. Достаточно назвать книги Екатерины Мурашовой, еще тогда, в 90-е, переведенные на немецкий язык, но таких писателей у нас немного. Что касается того, как принимают читатели попытки откровенно говорить с детьми о проблемах современной семьи, то нужно уточнить, кого мы имеем в виду. Читатели-дети принимают легко, а вот у взрослых такая тенденция часто вызывает протест. Взять хотя бы замечательную книгу австрийской писательницы Кристине Нёстлингер “Само собой и вообще”, переведенную с немецкого Верой Комаровой. В ней дети страдают, оттого что их родители расстаются. Мне приходилось слышать неодобрительные отзывы: дескать, говоря о разводе, вы вырабатываете у детей неправильные стереотипы. И уж совсем не принято у нас упоминать в детских книжках о смерти. Не дай бог, травмируешь ребенка!

— Странно, что на родине Толстого тема смерти затушевывается.

— Конечно. Русская классика, в том числе та, которую изучают в школе, вообще не похожа на сахарный сироп. И когда в спорах с библиотекарями мне не хватает аргументов, я прибегаю к последнему, говорю: “Вы же даете одиннадцатилетнему ребенку в руки ‘Капитанскую дочку’, и вас ничего не смущает!” Но таковы особенности постсоветского сознания - важно не содержание, а подпись под текстом. Есть авторы безусловно правильные, а есть неправильные.

— Иными словами, в книге для детишек все должно происходить на фоне идеальной семьи, это как в школьных задачках по физике: в расчете на идеальные условия, без учета трения и отклоняющих векторов.

— Между тем идеальных семей не бывает. Если вернуться к теме развода, то надо понять вот что: дети всегда склонны винить в том, что родители расстаются, себя, это вам любой психолог скажет. Им надо помочь понять, что же происходит. Иногда это и самим взрослым нелегко сделать. Вот вам живой пример. Недавно я получила от знакомых благодарность за уже упоминавшуюся книгу Кристине Нёстлингер. Их близкие родственники находились в процессе мучительного развода, а дети бились в клетках, которые создали им родители, и ни те ни другие не умели разрешить ситуацию. Вообще у таких авторов, как Нёстлингер или УльфСтарк, один из лучших шведских писателей, пишущих для детей, и один из наших любимейших авторов (мы издали три его книги в переводе Ольги Мяэотс), можно увидеть неожиданный поворот извечной темы конфликта поколений. Очень часто младшие герои стремятся понять старших и даже заботятся о них. У нас все больше пишут о том, что взрослые должны понять ребенка, а вот о том, что они сами нуждаются в понимании с его стороны, как-то не думают.

— Похоже, мы живем в мире инфантильных взрослых и рано взрослеющих детей...

— Во всяком случае, проблемы взрослых зачастую родом из детства, и у нас многие люди эти свои проблемы вовремя не осмыслили и не решили. В силу разных причин, связанных даже и с историческими условиями, в которых они жили, когда были детьми, решить их нередко было просто невозможно. И вот они живут дальше, внешне выглядят взрослыми, и уже свои дети у них подрастают, а на самом деле они глубоко инфантильны. Наступает время, когда такие “недозревшие взрослые” опять сталкиваются с недопонятым, недодуманным через проблемы собственных детей. А чтение хорошей подростковой литературы позволяет возвратиться к этим нерешенным вопросам и ответить на них в диалоге с ребенком.

— Само понятие литературы для подростков возникло сравнительно недавно. С чем, на ваш взгляд, это связано?

— Тому было несколько причин. Во-первых, на Западе довольно давно столкнулись с тем, что так заботит сегодня нас: резко сократилось количество читающих детей. Литература, которую им предлагали прежде, то есть либо нарочито “детская”, либо морализаторская, либо взрослая классика, перешедшая в разряд детского чтения, стала им неинтересна, утратила связь с их реальной жизнью. С другой стороны, западный рынок понял, что ребенок любого возраста, в том числе подросток, тоже может быть его потребителем, что с ним можно разговаривать, создавая качественный продукт, который отвечал бы его насущным потребностям, и что этот продукт может приносить реальный доход.

— Значит ли это, что такая литература изготавливается по мерке потребителя и по социальному заказу?

— Разумеется, нет. То есть в этой области, как и в любой другой, подвизается немало изготовителей книг, которые пытаются попасть в струю или в рамки той или иной издательской серии. Но мы выбираем книги прежде всего исходя из их художественной ценности. Да, можно выстроить книги по тематике: о том-то и о том-то... Но это не значит, что издатели решили и заказали: надо написать книги на такие-то темы. Все сложнее. Если автор по-настоящему хорошей книги - а читатель, особенно подросток, всегда отличит искренность от фальши - пишет, к примеру, о больных или одиноких детях, значит, ему важно высказаться. Несколько лет назад мы издали книгу француженки Мари-Од Мюрай “Oh, boy!”...

— За перевод которой Наталья Шаховская получила премию Гильдии переводчиков...

— Да. Так вот, эта книга вызвала самые горячие споры среди критиков. В частности, было и такое обвинение: она написана как популярный учебник толерантности и явно по заказу. Но потом Мари-Од приехала в Москву на книжную ярмарку, читатели и критики увидели ее.

— Я тоже видела. Она сама похожа на трудного подростка. Пришла в какой-то хулиганской кепочке набекрень, села на угол стола и, болтая ногами, принялась рассказывать о своих пристрастиях.

— А критик, который обвинял ее в ангажированности, стал свидетелем такой сцены. Мари-Од воспользовалась тем, что ярмарку посетил министр экономики Франции, вцепилась в его руку и не выпускала, пока не высказала все, что она и целое объединение детских писателей думают о политике правительства в отношении детей эмигрантов, которых тогда высылали из страны. И критику стало ясно: то, что пишет Мюрай, отражает ее человеческую позицию. “Oh, boy!” оказалась первой и чуть ли не единственной детской книгой на русском языке, где среди героев есть гомосексуал. Там, в центре повествования, дети, у которых погибли родители, и их опекуном становится сводный брат, вот этот самый гей-пофигист, которому даром не нужны никакие детки. Образ явно утрированный, в духе Мюрай. Она не задается целью принять или заклеймить такой образ жизни, книга о другом. О том, может ли человек, слабый маргинал, повзрослеть и взять на себя ответственность за детей.

— Бросается в глаза, что среди книг, которые вы издаете, очень много скандинавских. УльфСтарк, Анника Тор, Юн Эво, Мария Парр - шведские, норвежские авторы. Это потому, что у “Самоката” сложились более тесные отношения со скандинавскими издателями?

— Нет. Просто в скандинавских странах действительно больше книг для подростков, многие успели стать классикой. Из наших последних я бы отметила книгу норвежца Юна Эво “Солнце - крутой бог”. Кстати, ее переводчица, Любовь Горлина, разделила премию с Натальей Шаховской. Шестнадцатилетний герой романа хочет стать взрослым и составляет список вещей, которым ему надо для этого научиться, но взрослеет благодаря совершенно другим обстоятельствам. Один из этапов взросления - помощь отцу, которого мальчик сначала подозревает в супружеской измене, но вскоре узнает, что отец болен раком, боится болезни и замыкается в ней. В скандинавских странах много талантливых писателей, бесконечно внимательных к тому, что происходит с подростками. И пишут они максимально честно, без соплей, что подкупает и взрослых, и юных читателей.

— Возможно то, что в нашей детской литературе еще довольно мало аналогичных книг, - следствие советского воспитания. Рискованные темы не становятся органичными для писателей, их подсознательно продолжают считать недетскими.

— И это несмотря на то, что есть проблемы, которые буквально бросаются в глаза. В России, где не только мужской, но и женский алкоголизм становится национальным бедствием, разрушает семьи, эта тема никак не присутствует в книгах, адресованных детям. А в книге ЭндреЛюндаЭриксена “Осторожно, Питбуль-Терье!”, переведенной с норвежского языка Ольгой Дробот, сошлись два героя-горемыки: у одного отец пьет, у другого мать страдает депрессией. Еще одна животрепещущая тема - свободные и вместе с тем уважительные отношения в семье. Одна из наших последних книг - переведенная со шведского Александром Туревским - повесть Мони Нильсон-Брэнстрем “Цацики идет в школу”. Я бы определила ее как книгу про абсолютную любовь. Мать семилетнего героя, рок-певица, назвала его в честь своего любимого греческого блюда. Папа у Цацики - грек, но он его никогда не видел. Он плод этакой курортной любви. Влюбляется мальчик, влюбляется мама, и они обсуждают друг с другом свои сердечные дела. Я опасалась, как воспримут эту новинку, а она, непонятно почему, оказалась очень востребованной. Вообще судьбу книги невозможно предугадать, иначе все издавали бы только хиты.

— Я вспоминаю первую книгу, выпущенную издательством “Самокат” и тоже переведенную Натальей Шаховской, - повесть “Собака Пес” французского писателя и педагога Даниэля Пеннака. Вот это был ошеломительный успех!

— Это история девочки, которую родители кормят, одевают, выполняют все ее прихоти, но при этом в упор не видят других и не научили этому ее. Положение, очень характерное для современной семьи.

Впрочем, отношение к детям и у нас постепенно начинает изменяться - взрослые все больше видят в них отдельные, самостоятельные личности, пытаются наладить диалог как с равными. Хочется верить, что в этих изменениях есть и наша заслуга, не напрасно мы на протяжении семи лет издаем книги, затрагивающие вопросы взаимопонимания между поколениями, вообще между совершенно разными людьми, которые должны научиться уважать и слышать друг друга. Раз уж наше государство тут пока бессильно, роль просветителей, строителей незримых мостов между взрослыми и детьми, между культурами, играют педагоги, издатели, правозащитники.

— Если попробовать найти что-то общее, свойственное буквально всем книгам новой детской литературы, то это, пожалуй, как раз и будет внимательное отношение к личности, взрослой, ребячьей или даже собачьей, то самое умение видеть и понимать другого. Этот другой может говорить на другом языке, жить по другим обычаям, быть чудным, больным, толстым, угрюмым, нервным... Все это называется словом, ключевым для современной цивилизации и так плохо приживающимся у нас, - словом “толерантность”.

— Не в слове дело, слова можно найти и другие, сказать “сопереживание”, “сочувствие”, “человеколюбие”. В любом случае, с детьми надо начинать не с терминов, а с ситуаций, вызывающих в них сопереживание. Сегодня в мире многие понятия сместились. Например, понятие о силе стало совсем не таким, каким оставалось на протяжении многих веков. Сила интеллекта стала важнее физической силы, умение хорошенько врéзать и дать сдачи отошло на второй план. Об этом у нас тоже есть книжка, предназначенная для семейного чтения, - “Как стать настоящим львом” ХансаЦипперта, перевод с немецкого Евгения Воропаева. Она очень смешная, но, по существу, это попытка изложить гуманную позицию современного общества. Герои книжки: папа-лев, альфа-самец, хищник, привыкший все решать силой, и львенок-вегетарианец, которому отвратительно всякое насилие. Как им ужиться?

— И что, уживаются?

— В конечном счете - да. Это же все-таки детская книжка!

Беседовала Наталья Мавлевич, источник: журнал "Иностранная литература"

http://pro-books.ru/sitearticles/7536

[лена егорова]

Дети не читают. Что делать?
(Николай Крыщук, журнал "Psychologies" № 28, 2008)


 У меня два сына, и с обоими была эта проблема: они были совершенно равнодушны к книгам. Маленькие, они с удовольствием слушали, когда им читали вслух. Тыкали пальчиком в картинки и трогательно произносили перековерканные имена сказочных героев. Довольно быстро выучили алфавит. Но как только почувствовали в приглашении к чтению не забаву, а какой-то привкус обязательности, стали выказывать сопротивление: «Нет, ты сам почитай».

 Школа довершила дело. К тому же — гулянье со сверстниками, телевизор, мультики, теперь еще компьютер. Ну что рассказывать? Дело известное. Нечитающие дети. Для родителей, воспитанных на чтении, это настоящая беда. Наиболее темпераментные рвут на себе волосы: они вырастут идиотами!

 Мы с женой страдали и ходили удрученные. Иногда стыдливо жаловались знакомым. Я стал учить мальчишек шахматам, они увлеклись, дело пошло. Дебюты разбирали по книге Капабланки. Польза от такой книги была для них очевидна, но сесть после этого за повесть, а тем более за стихи… Ни за что!

 Писатель Симон Львович Соловейчик, с которым мы дружили, отнесся к моим стенаниям по-ученому сдержанно. Есть несколько возрастов, когда человек начинает читать, говорил он. Не читает в шесть-семь лет — может пристраститься к книге в десять. Есть еще такой пороговый возраст: четырнадцать лет. Потом восемнадцать. А у одного моего приятеля сын стал заядлым читателем в двадцать один год. Поэтому успокойся, не торопи природу, все придет. И представьте, я успокоился. Для жены эта проблема тоже как бы перестала существовать. Ну теперь, как говорится, прошли годы. Прошли годы, и оба наших сына выросли читающими людьми. Произошло это как-то само собой. Не совсем, конечно, само собой. Сами мы читали и делились прочитанным, приходившие в гости друзья то и дело заговаривали о новой книге, в доме была большая библиотека. Но, во всяком случае, никаких специальных усилий мы уже к этому не прилагали.

 Поделился я как-то своей радостью с Симоном Львовичем. Он был чрезвычайно удивлен: «Я так и сказал?» Потом признался: нет никаких специальных критических, или пороговых, возрастов, когда бы человек начинал читать. Все это я придумал, чтобы ты успокоился. Потому что (и это правда) всякое желание и всякий навык у каждого появляются в свое время. И (это тоже правда) природу не надо торопить. Так можно только испортить дело. Вы с Ольгой успокоились, ребята сразу это почувствовали. С них был снят долг, и на его место пришел интерес. Он и не мог не прийти в читающей семье.

[лена егорова]

О чём бы ни писала Цветаева - хочется читать-читать-читать и никогда уже не останавливаться...

Марина Цветаева
 О НОВОЙ РУССКОЙ ДЕТСКОЙ КНИГЕ

 Что в России решительно хорошо — это детские книжки. Именно книжки, ибо говорю о книгах дошкольного возраста, тоненьких тетрадочках в 15 — 30 страниц. Ряд неоспоримых качеств. Прежде всего, почти исключительно, стихи, то есть вещи даны на языке, детьми не только любимом, но творимом, — их родном. (Детей без собственных стихов — нет, как нет без песен — народов.) Второе качество (без которого первое, то есть сами стихи — порок) — качество самих стихов: превосходное. Читаешь, восхищаешься, и: кто это пишет? Никто. Безымянный. Имя, ничего не говорящее. Пишет высокая культура стиха. Так в моем детстве и поэты для детей не писали. Третье: сама тема этих книг: реальная, в противуположность так долго и еще так недавно господствовавшей в русской дошкольной литературе лжефантастике, всем этим феям, гномам, цветочкам и мотылечкам, не соответствующим ни народности (первые), ни природе (вторые). Четвертое: разгрузка от удушливо-слащавого быта детской, с его мамами, нянями, барашками, ангелочками, малютками, опять-таки никакой реальности не соответствующими (сравни довоенный младенческий журнал «Малютка» и раннее детство Багрова-внука, тех «мам» — и ту мать), а если и соответствующими — то к прискорбию. Есть и в новой детской литературе бараны, но — именно бараны, и пасутся они на пастбищах Туркестана, и шерсть у них клочьями, а не завитая у парикмахера. Ребенок игрушечного барашка превращает в барана (жизнь), зачем же детям жизнь (природу) превращать в игрушку? Ведь все дело — в живом баране. А при баране — пастух, а под бараном — трава, а над бараном небо. И пастух так-то одет, и такую-то песнь, на такой-то дудке (и из какого дерева, и сколько дырочек — сказано) играет, и трава именно трава данного географического края, а не барашкина «травка», и небо — а небо — то небо, которого над лужайками моих детских книжек — не было.

 Начнем наугад. По сжатости места стихи приходится давать в строку.

 «А у вас живут ребята — Городские тесновато. — Ваши важные дома — Как железная тюрьма».

 И дальше.

 «Не гордитесь, ленинградцы, — Очень глупо зазнаваться. — Все привозят поезда — Из деревни в города. — На полях растет рубаха, — Лен спрядет на прялке пряха, — Мы без фабрик и станков — Понаткем себе холстов!»

 И, в ответ на заносчивое утверждение города: — «А у вас в деревне нет — Ни пирожных, ни конфет» —

 — «Да, пирожных не найдешь, — Но зато мы сеем рожь. — В землю падает зерно, — Всходит колосом оно. — Зрелый колос ждет серпа, — Сжатый колос ждет цепа, — А закончен умолот — Хлеб на мельницу идет. — Будет рожь у мужика, — Будет в городе мука».

 Это — «Город и Деревня», а вот отдельная книжка — «Хлеб» — 15 страниц крупной печати, и на 15-ти страницах всё, вся история хлеба: Пахарь — Борона — Сеятель — Рожь — Молотьба — Веянье — Мельница — В Город — Пекарь — Булочник. Песнь о хлебе в 10 главках. Пекаря привожу целиком:

 «Квашня хороша, — Воды три ковша, — Дрожжей на пятак, — Муки — на четвертак. — Вышло тесто на дрожжах, — Не удержишь на вожжах. — Замесил погуще, — Заходило пуще. — Не хватает места, — Вылезает тесто. — А я тесто — шмяк! — Шмяк и этак, шмяк и так! — Катаю по муке — Вдоль по липовой доске, — От края до краю — Каравай катаю. — Раскатаю — стану печь, — На лопате суну в печь».

 Что, хорошо? — Хорошо. И не лучше ли таких, например, стихов (книжка передо мною, нашего производства):

 «В стране, где жарко греет солнце, — В лесу дремучем жил дикарь. — Однажды около оконца — Нашел он чашку — феи дар. — Дикарь не оценил подарка — Неблагодарен был, жесток — И часто чашке было жарко, — Вливал в нее он кипяток. (Спрашивается — для чего же чашка? Вот они, «подарки фей»!) — И черный мальчик дикаря — Всегда сердит, свиреп и зол. — Он, ложку бедную моря (?!), — Пребольно ею бил об стол». Минуя рифму: кроватки и булавки (почему не слюнявки и булавки, и благозвучнее и по смыслу ближе: слюнявку, на худой конец, можно заколоть булавкой), перейдем к очередному дару феи:

 «Но феей детке послан дар: — Картонный, толстый, черный шар. — Ее в тот шар тотчас одели. — Она стояла еле-еле — (вследствие чего стала называться Танькой-Встанькой. И, дальше:) — Однажды к Танечке на стол — Вдруг прыгнул черный Васька-кот — И сбросил бедную на пол».

 Не спрашивается уже о том, откуда в тропических лесах столы и коты Васьки (после чашки, не выносящей кипятку, нас уже ничем не удивишь!), спросим автора: откуда — из каких мест России — у него это ударение: на пол? Может быть — рифмы ради? Но так ли уж блистателен Танечкин стол в тропиках?

 Brisons-là, ибо с первой страницы до последней — все тот же бездарный, бесстыдный, безграмотный вздор. — Но разве все здешние детские книги таковы? — Не все, но она и не одна (хотя бы наличность еще пяти таких же, того же автора, за качество ручаюсь), да будь она и одна — назовите, покажите мне хотя одну такую в России. Не покажете, ибо ее быть не может. Иная культура стиха. Просто — бумага не стерпит.

 Кстати, о бумаге: отличная. Печать крупная, черная, именно — четкая. А об иллюстрациях нужно было бы отдельную статью. Имена? Те же безымянные. Высокая культура руки и глаза.

 Возьмем копеечное (цена 1 копейка) издание Пушкинских сказок. — О Золотом петушке, о Рыбаке и Рыбке — на 16 стр. текста — 8 страниц картинок, в три цвета. И — какие картинки! Никакой довоенный Кнебель не сравнится. За копейку ребенок может прочесть и глазами увидеть сказку Пушкина. Достоверность (в руках держу). Вывод — ваш. Помню копеечные книжки своего детства. «Нелло и Патраш» Уйда, но без картинок и, кажется — 3 копейки. Может быть и Пушкин был, может быть и за копейку, может быть и с картинками — но во всяком случае не за эту копейку и не с такими картинками — первокачественными.

 Впервые за существование мира страна к ребенку отнеслась всерьез. К дошкольному, самое большее — шестилетнему — всерьез. В Англии, когда ребенок переходит улицу, всё останавливается. В России ребенок все приводит в движение. «Его Величество Ребенок» — это сказала Европа, а осуществляет Россия.

 Темы детских книг, в основе, три. Природа (звери, птицы, земли — преимущественно России), народность (сказки, предания и обычаи всех народов — преимущественно племен России) и современность, если хотите — техника. Не тяготея к последней, нет: ох как ею тяготясь! не могу не признать, что такие книжки, как «Кто быстрее» — все способы передвижения от слона до аэроплана (о тексте и рисунках раз навсегда скажу: превосходны), как «Водолазная база» (все морское дно), как «Часы» — все особи их, кончая деревенскими часами: петухом, — доброе, мудрое и нужное дело. Если даже техника — враг, человек должен знать своих врагов. Но враг она для меня и еще для полутора (заштатных) душ, наши дети в ней и с ней родились, им в ней, с ней жить, больше — ее творить.

 И несмотря на всю свою любовь к сказкам Перро (так и вижу бегство Ослиной кожи из родного страшного дома — огромной вязовой аллеей, на баранах, под бараньим рогом месяца... Я только против заимствованной, не привившейся, привиться не могущей, — лже-фантастики — рязанских «эльфов» восстаю!) — так, несмотря на всю свою любовь к Ослиной коже — чем водолаз менее волшебен, чем фея?

 Спросите детей — ответ их.

 Но есть среди всех жизненно-волшебных и чисто-волшебные. Возьмем «Приключения стола и стула» — о том, как вещам надоело стоять на месте. (Самочувствие законное!)

 «Зазвенели зеркала, — Волчья шкура уползла, — Стол промолвил на ходу: — До свиданья: я иду».

 Не утруждая читателя пересказом всех (очень живых и смешных) злоключений сбежавшей пары — и очень желая, чтобы он, читатель, потрудился сам, обращу его внимание на законность такой фантастики. Стул — четыре ноги — и «до свиданья! я иду!» (всеми четырьмя). Это тебе не дикари с чайными чашками. Фантастика не есть беззаконие, беззаконная фантастика есть — ахинея.

 Природа в дошкольной российской литературе так же щедро представлена, как техника. «Зверинцев» не перечесть, но не только в клетках звери — и на воле, каждый у себя дома, на своем фоне, в своей семье или стае, со своей бедой, со своей судьбой. Особенно нежно любимы, следовательно часто живописуемы и воспеваемы. Сова и Еж — и в этом я тоже вижу глубочайшее проникновение в дошкольную, еще неподневольную душу. Кто из нас некогда не имел своего (трагического) ежа? (Ежик ушел!) И кто из всех птиц особенно не тяготел к сове: филину: родному брату родного кота? Нынешние детские книжки мою тогдашнюю детскую страсть — разбередили.

 Зверинцы. Из всех имеющихся знаю два, и один лучше другого. Гениальный зверинец Бориса Пастернака, на котором останавливаться здесь не место, ибо говорю о рядовой книге, и «Детки в клетке» С. Маршака — из всех детских книг моя любимая. Начнем с названия. Не звери в клетке, а детки в клетке, те самые детки, которые на них смотрят. Дети смотрят на самих себя. Малолетние (дошкольные!) — слон, белый медведь, бурый медведь, жирафа, лев, верблюд, кенгуру, шимпанзе, тигр, собака-волк, просто-волк — кого там нет! Все там будем.

 «Вот слоненок молодой — Обливается водой. — Вымыл голову и ухо, — А в лоханке стало сухо. — Для хорошего слона — Речка целая нужна! Уберите-ка лоханку, — Принесите-ка Фонтанку!»

 А вот Львенок:

 «Нет, постой, постой, постой! — Я разделаюсь с тобой! — Мой отец одним прыжком — Расправляется с быком. — Будет стыдно, если я — Не поймаю воробья. — Эй, вернись, покуда цел! — Мама! Мама! Улетел!»

 И, на закуску — малолетний тигр:

 «Убирайтесь! Я сердит! — Мне не нужен ваш бисквит. — Что хорошего в бисквите? — Вы мне мяса принесите. — Я тигренок, хищный зверь! — Понимаете теперь? — Я с ума сойду от злости! — Каждый день приходят гости, — Беспокоят, пристают, — В клетку зонтики суют. — Эй, не стойте слишком близко! — Я тигренок, а не киска!»

 Закончу спокойным и удовлетворенным утверждением, что русская дошкольная книга — лучшая в мире.


 Р. S. А с новой орфографией советую примириться, ибо: буква для человека, а не человек для буквы. Особенно если этот человек — ребенок.

 <1931>

 (источник — М. Цветаева «Сочинения», в 2 тт., т.2,
 М., «Худ. лит.» 1988 г.)

[лена егорова]

Интервью со Свеном Нурдквистом.


Свен Нурдквист — автор книжной серии про деревенского старика Петсона и его кота Финдуса, по которым сходят с ума дети всего читающего мира. Свен — человек замкнутый и малообщительный, предпочитает сидеть дома, не любит путешествовать, старается не давать интервью, однако согласился ответить на вопросы участников проекта «Сноб». Наконец-то мы получили ответы Свена Нурдквиста – публикуем их комментариями. А те, которые, пользуясь служебным положением, задавала я – в конце текста.

А вот некоторые факты о Свене Нурдквисте и его книжках.

Свен Нурдквист родился 30 апреля 1946 года в городе Хельсиснборге, юность провел в Хальмстаде. После рождения сыновей вместе с семьей отправился жить в деревню, и только спустя 17 лет он переехал в Стокгольм, где и живет с 2002 года. Архитектор по образованию, Свен любит все, что связано с постройками: гулять по городу, рассматривая старые здания, играть в компьютерные игры, в которых можно возводить дома и города, а также непосредственно строить. Промежуточным итогом последнего увлечения стал его «типичный деревенский дом». Один из сыновей Свена Нурдквиста тоже стал иллюстратором и нарисовал уже две книги манга, опубликованные, правда, пока только в Сети. В свои 27 лет он по-прежнему живет со своими родителями.

Свен Нурдквист стал знаменитым после того, как, отчаявшись найти идеальную книжку для иллюстрирования, написал и нарисовал свою собственную — «Агатон Эман и алфавит» (1983). А год спустя появилась первая история про Петсона и Финдуса «Именинный пирог». Всего в серии вышло 9 книг, общий тираж 6 миллионов экземпляров (в России — 120 тысяч).

А на днях в издательстве «Мир Детства Медиа» вышла новая книга Свена Нурдквиста «Где моя сестра?». В ней мечты о торжестве иллюстрации над текстом наконец-то реализовались: «Я постарался сделать изображение самостоятельным — так ребенок сможет получать удовольствие от книги и без текста».

>>Связан ли успех ваших книг с тем, что вы художник? И значит ли это, что книга сегодня — это прежде всего иллюстрации, а уже потом текст (которого может и вовсе не быть)?

СВЕН НУРДКВИСТ: Не могу этого утверждать. Есть много хороших книжек и сказок совсем без иллюстраций.

>>Представим, что книга как бумажный объект все-таки исчезла и в мире производят только электронные книги. Могут ли ваши книжки стать электронными? Хотелось бы вам сделать мир Петсона и Финдуса или героев книги «Где моя сестра?» интерактивным, используя возможности компьютера? Или идеальная книжка для вас — это, наоборот, уникальный авторский экземпляр, созданный вручную?

СВЕН НУРДКВИСТ:Я могу представить себе свои — и любые другие — книги в электронном виде, если они будут такими же дешевыми и простыми в обращении, как обычные книги. Главное преимущество бумажной книги в том, что она не может разрядиться ни с того ни с сего, и не требует замены батарейки.

>>Чего ни в коем случае не должно быть в детских книжках?

СВЕН НУРДКВИСТ:Не должно быть насилия, садизма и пр., если за ними не следует никакой реакции или объяснения. Нельзя оставлять ребенка наедине с чем-то чересчур страшным, не обсудив с ребенком это страшное, не попытавшись осмыслить. Ребенок чаще всего ассоциирует себя с самым слабым. И у этого слабого всегда должна оставаться надежда, что он справится.

>>Историй про Петсона и Финдуса больше не будет?

СВЕН НУРДКВИСТ: Не будет.

Наши вопросы и ответы Свена Нурдквиста перевела Александра Поливанова.

ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ: http://www.snob.ru/selected/entry/16400

[лена егорова]

«Стихи – это слепок личности». Интервью с МАРИНОЙ БОРОДИЦКОЙ

Не так давно напросилась на интервью к поэту и переводчику Марине Бородицкой (р. 1954), уж очень интересно было увидеть человека, переведшего Чосера и других английских поэтов, а еще написавшего множество детских книг (сегодня эти стихи вошли почти во все хрестоматии) и сочинившего немало стихов для «больших».

- Анна Ахматова как-то сказала: «Понимаю, что должны быть мужские и женские туалеты. Но к литературе это, по-моему, не подходит». А как Вы относитесь к делению литературы, и поэзии в частности, на мужскую и женскую?

М.Б.: Нельзя сказать, что такое деление есть, но и нельзя сказать, будто оно полностью отсутствует: тут все индивидуально. Стихи - это слепок личности, голос, дыхание. И естественно, что у женщины чуть другой тембр. Уж если поэт, извините за самоцитирование, «проснулся женщиной», в его стихах будет все то, что болит у женщины, что ей интересно в мире. Но это не «М» и «Ж», а что-то другое. Проще говоря, если человек занимался археологией и вдруг начал писать, археология непременно попадет в его книги. А в поэзии человека, увлекающегося облаковедением, будут проплывать облака.

- У Вас много стихов для детей (более 10 книг). Считаете себя детским поэтом?

М.Б.: Я вообще в редкие минуты своей жизни смею считать себя поэтом. А детских поэтов, мне кажется, не существует. Вот покойный Валентин Дмитриевич Берестов, хотя был добрейшей души человек, но ненавидел, когда говорили: «А-а, пришел Валя Берестов - детский поэт». Он считал, что стихи для детей и взрослых пишутся одним веществом, тем, которое мы вытягиваем изнутри, как паучки из своих животиков, потому что больше-то и взять неоткуда. Действительно, в детских стихах посыл - тот же. Единственное только отличие в том, что детские стихи пишутся большей частью от радости. Стихи вообще пишутся от переполнения чувствами. Хотя у меня и взрослые получаются больше от радости, чем от гадости. Но это уж моя индивидуальная особенность.

- В чем главная загадка детского стихотворения? Вадим Левин, например, говорит: в неожиданности...

М.Б.: В хорошем детском стихотворении есть пища для взрослого. И наоборот, во взрослых стихах для ребенка бывает что-то на вырост. Мне кажется, элемент неожиданности очень важен, но это лишь одна из составляющих. Хороший автор, пишущий для детей, как бы совмещает в себе трех разных людей. Во-первых, рассказчика-повествователя. Во-вторых, обязательно жонглера, клоуна, который играет словами, - как раз то, что очень сильно развито у Вадима Левина, он как никто умеет играть с детьми. И третья ипостась поэта для детей - это лирик. Человек, заставляющий вдруг мурашки побежать по коже, непонятно отчего. У Берестова, например, сильное лирическое начало. А у питерского поэта Михаила Яснова - игровое, клоунское. Помните его стихотворение: «Мамонт и папонт гуляли вдоль речки, / Бабонт и дедонт лежали на печке, / А внучонт сидел на крылечке/ И свертывал хобот в колечки». Я же больше лирик, жонглировать так, как Миша Яснов, у меня не получается... Но есть в нашей детской литературе один человек, в котором все три ипостаси сочетаются с непревзойденным блеском - Корней Чуковский. Он просто берет ребенка за руку и вводит его в сокровищницу: во все разнообразие жанров, ритмов, размеров стихотворных - не только русской, а вообще мировой поэзии. Потому что, например, в его «Крокодиле» одновременно пародируются Оскар Уайльд, ритмы Байрона и «Мцыри».

- А разве сегодняшних детей можно увлечь стихами? Если да, то, какими?

М.Б.: Конечно, можно. Только стихи должны быть стихами. Тут многое от семьи зависит. Легче, если дома есть читательские традиции. Если в семье книжки передаются из рук в руки, идут разговоры о том, кто что читал. Или мама говорит: «Не смейте трогать эту книжку, я ее еще не дочитала» и убирает ее повыше на полку, как я в свое время убрала «Войну и мир», а потом нашла ее у сына под подушкой вместе с фонариком... Тогда в семье образуется свой язык, который объединяет и связывает. И не важно, кто как читает: бабушка - библиотечную книжку, дети - компьютерную версию. Или кто-то может почитать маме вслух, пока она моет посуду. А иначе нечестно, руки-то у нее заняты, и книгу держать она не может! Кстати, это прекрасный способ приучить детей к чтению: попросить почитать вам что-нибудь, для начала веселое. Например, Зощенко очень подойдет для чистки картошки. Так образуется внутрисемейная «феня», которую никто посторонний до конца понять не может. Например, в моей знакомой семье, когда что-то долго не выходит, а потом вдруг вышло (вкрутить лампочку, вбить гвоздь), все кричат - из О'Генри: «Победа разума над сарсапариллой!». И это здорово.

А что касается поэзии, то сегодняшние дети ею очень даже интересуются. Дети не могут жить без стихов. Если вы прочтете «От двух до пяти» Чуковского, то поймете: стихи - в детской природе. Ведь ребенок проходит одну из первобытных стадий развития, на которой наши предки кричали: «Ух-ух-ух» и тащили мамонта, подпрыгивая от радости, что они его поймали. И вот эта дикая детская радость должна выплескиваться через прыжки и приговорочки. Поэтому для двух-трехлетних детей самое естественное на свете - сочинять и читать вместе со взрослыми хорошие стихи. Но тут труднее всего семьям, у которых нет традиции чтения. Родители приходят в магазин, а там хорошая, но скромно оформленная, книжка стихов, скажем, Эммы Мошковской, прячется в углу за швабрами. А на переднем плане - ярко разрисованный сборник с картинками, к которым кто-то сочинил стихотворные подписи. И несчастные родители думают, что это вот и есть стихи. Тут, наверное, надо советоваться с библиотекарями, которые, как лоцманы в море детской литературы, всегда готовы помочь.

- В Ваших поэтических текстах лирическая героиня достаточно часто предстает в образе девочки, школьницы... почему?

М.Б.: В моих детских стихах лирический герой, как правило, задумчивый мальчик. Во взрослых - героиня того же пола, что и автор, и она не девочка, хотя у нее достаточно часто происходит возрастная регрессия. Такое случается с поэтами. Например, как в знаменитом стихотворении Давида Самойлова: «Помню - мама еще молода, / Улыбается нашим соседям. / И куда-то мы едем. Куда? / Ах, куда-то, зачем-то мы едем...». Моя героиня тоже периодически впадает в детство. Детские же стихи написаны от лица мальчика.

- Почему?

М.Б.: Не знаю. Думаю здесь две основных причины: во-первых, у меня сыновья (кстати, сейчас они выросли, и я стала меньше писать для детей, не хватает вещества радости, наверное). Но когда сочиняла, то пыталась залезть внутрь своих мальчишек и как бы их глазами смотрела, а на самом деле своими, и как бы их голосами, а на самом деле своим, говорила. Во-вторых, в каждом взрослом сидит внутренний ребенок, он иногда меняет пол, возраст. И периодически вылезает на поверхность. Хотя у него все же есть любимая пора, в которой он пребывает чаще всего. Мой - это мальчишка четырнадцати с половиной лет. Так уж получилось, что с детства я любила такое приключенческое, «пацанское» начало. И дедушка мой, мечтавший о внуке, тоже этому способствовал, потому что учил меня боксировать и драться.

[лена егорова]

- А кто прав - Евтушенко с его: «поэт в России - больше, чем поэт» или Римма Казакова с ее: «И слово остается только словом. / Ну а поэт в России - лишь поэт»?

М.Б.:Не знаю. Думаю, оба. Поэтическая правота - штука странная, она сегодня верна в одном контексте, завтра в другом, но остается навсегда и та, и эта. Таков закон поэтической кастрюли. Мы когда-то с Мариной Москвиной вели студию, не то чтобы для начинающих, а скорее - для недавно пишущих. И там изобрели этот закон: в поэзии работает и дает свой оттенок и привкус все, что в нее попадает. Вот ты говоришь: ах, какой прелестный уголок, в нем нет ни ядовитых жаб, ни отвратительных слизняков, ни кусачих змей... - и тут же все это появляется, варится-то в одной кастрюле. И поэтому правы оба. Хотя лично я не очень люблю эту фразу: «поэт в России - больше, чем поэт», но - она уже вошла в язык.

- Вы пишете в одном из своих стихотворений: «Сограждане! / Затверживайте стихи наизусть», - думаете, сегодня литература может кого-то спасти?

М.Б.: Да. Не знаю, может ли она спасти физически... Хотя я когда-то как лекарь-аптекарь (который уже 12 лет ведет радиопередачу «Литературная аптека») получала много писем, правда, больше от старшего поколения. И вот однажды написала женщина, которая пережила ссылку. Она рассказала, что «Сага о Форсайтах» Голсуорси, попавшаяся ей в местной библиотеке, в прямом смысле спасла ее от самоубийства. Никогда не подумала бы, что этот роман такой уж спасительный, но человек сбежал в другую жизнь из своей, невыносимой, и это ему помогло выжить. А то, о чем я написала в этом стихотворении - чистейшая правда. Рассказчиков-повествователей щадили даже урки, а воры в законе брали их под свое покровительство в худшие ГУЛАГовские времена.

- Многие сегодня говорят о том, что поэзия умерла. Нет больших имен, серьезных поэтических групп... Каково Ваше мнение на этот счет?

М.Б.: Фигня полная. Во-первых, большие поэты есть: вот хотя бы Чухонцев в Москве, Кушнер в Петербурге. Просто сейчас мы не знаем, какой поэт, подобно Блоку или Пастернаку, станет символом эпохи. Это будет известно только лет через сто.

- Кого бы вы назвали своими мастерами?

М.Б.: Мне близок Давид Самойлов (для краткости я не с Пушкина начинаю и не с Серебряного века, не с обожаемой Цветаевой). Кстати, когда я была девчонкой, у нас считалось, что нужно выбрать кого-то одного Цветаеву или Ахматову, тогда я была убежденной «цветаевкой», а теперь люблю обеих... Прекрасный поэт - Борис Слуцкий, и, конечно, Тарковский. Люблю Кушнера и Чухонцева, хотя они в чем-то противоположны друг другу. Чухонцев по ощущению - более петербургский поэт, он прохладнее и суше, чем Кушнер. Бродского люблю и Михаила Яснова, который пишет чудесные детские и взрослые стихи, да еще и переводами занимается.

- В стихотворении «Собака лежит как сфинкс...» в образе собаки представлена Россия. В этом есть что-то блоковское... А еще что такое современная Россия в Вашем понимании?

М.Б.: Блок вообще-то Россию с чушкой сравнивал. Потому что свинья - из домашних животных, кажется, единственная - периодически жрет своих детей. А у меня более милое существо, родная собака. Сегодняшняя Россия - чудовищна. И если себе постоянно не напоминать, что страна, в сущности, абстрактное понятие, а конкретно ты имеешь дело с людьми, а люди всегда живые и теплые, - то впечатление жуткое. Тут человеческая жизнь стремительно теряет ценность. Все мы помним историю с Бесланом, когда важнее было уничтожить террористов, чем спасти детей. Но в тоже время Россия - это где в военкомате сидит тихая, незаметная тетенька, которая говорит во время рентгена стопы мальчику: «Ты ножку-то, ножку сильнее прижимай, все же плоскостопие получится...», потому что ей его жалко. И еще Россия - это язык, это великая поэзия и литература в целом... Вот такая у нас собака, смешанной породы.

- Вы окончили Московский институт иностранных языков имени Мориса Тореза, по образованию преподаватель иностранного языка, переводчик. Но начали писать свои стихи. Как это произошло?

М.Б.: У меня все началось примерно лет в 14. Хотя переводы появились даже немного раньше: я тогда была довольно невежественной девицей и решила, что первая придумала переводить стихи. Но очень скоро убедилась, что дело это существовало задолго до меня. А вообще-то перевод стихам совершенно не противоречит.

- От перевода чьих стихов получили наибольшее удовольствие?

М.Б.: От переводов стихов веселых или детских, а также веселых и детских одновременно. Замечательные английские поэты-кавалеры 17 века, иногда чуточку похабные, но такие полнокровные! Огромное удовольствие мне доставляло переводить Роберта Бернса. Он мне, что называется, оказался по руке - я обожаю эту народную, песенную, балладную стихию. Ну, и детских поэтов: Милна, Ривза, Элеонор Фарджон. И еще Чосера. Хотя с одной стороны это была трехлетняя каторга, при том, что у меня тогда дети еще не выросли, но с другой - счастье неописуемое: очень сложная формальная задача, каждая строфа (семистишье с причудливой рифмовкой) решалась, как шахматный этюд.

- Расскажите про свою передачу «Литературная аптека»?

М.Б.: Это такая передача на радио России. Мы с Жанной Переляевой придумываем «болезнь» (например, одиночество, ревность) и советуем подросткам от нее целебные книжки. Столько хворей за 12 лет перебрали, пошли уже по третьему кругу. Иногда приглашаем гостей и задаем один и тот же вопрос: «Какая книга в отрочестве служила вам убежищем?» Такие неожиданные бывают ответы!

- Напоследок, назовите несколько поэтических имен, заслуживающих на ваш взгляд, сегодня пристального внимания?

М.Б.: Из еще не названных - Ирина Ермакова, Наталья Ванханен, Сергей Гандлевский, Григорий Кружков, Тимур Кибиров, ну, конечно, Инна Лиснянская, а дальше дело вкуса.

ИСТОЧНИК: http://www.chitaem-vmeste.ru/pages/interview.php?pn=...

[лена егорова]

Джулия Дональдсон. ИНТЕРВЬЮ, в котором она рассказывает как придумала Груффало, сюжет книги "Улитка и Кит" и многое другое))

— Вы однажды сказали, что во всякой хорошей детской книжке должен быть мессидж или даже мораль. До какой степени внятный? То есть должно ли быть понятно из истории про сказочных персонажей, каково отношение автора к вторжению в Ирак?

ДЖ. ДОНАЛЬДСОН: Нет, не совсем так. Скорее всего я имела в виду вот что. Если ты рассказываешь историю — и если это хорошая история — там конечно должна чувствоваться некая позиция. Ну то есть вы ж не станете рассказывать сказку, например, про то, что, вот, о, — пришел русский журналист — и затем вдруг у нас взорвалась плита — и тут мы все как выбежим в сад — а там откуда ни возьмись появилась маленькая мышка — (пищит) — уа-уа! Оляля! Я маленькая мышка, айда с нами в Мышляндию! — ахинея, понимаете, да? Я бы никогда такое не написала. Если история развивается естественно, если она сама генерирует другую историю — то, думаю, в конце концов что-то такое должно само собой вырисоваться. Как в «Улитке и ките» — где кто-то может увидеть историю о том, как обрести веру в собственные силы; о том, как маленькая улитка хочет поэкспериментировать, узнать мир, рассказать свою историю миру. Если это хорошая история, трогательная и смешная одновременно, то скорее всего в ней сам возникнет некий, мм, подтекст. Но это не значит, что я намеренно планировала написать историю, учащую детей, не знаю, взаимодействовать друг с другом — нет, нет.

— Вот все можно понять — историю про «Груффало», «Верхом на помеле» — но как вы придумали «Улитку и кита», сам этот поворот сюжета: что улитка помогает застрявшему на берегу киту — ползает по школьной доске и пишет «Спасите кита»? Вообще, как придумываются такие вот повороты винта?

ДЖ. ДОНАЛЬДСОН: К сожалению, нет формулы, иначе можно было бы использовать ее каждый раз. Я обычно не думаю об истории — скорее о герое и о месте действия: что и где может случиться? Я прикидываю — ага, вот этот персонаж может выкинуть коленце. Да — но какое именно? Очень сложно — с Улиткой и Китом в особенности. На самом деле, мне нравилась идея — большое и маленькое. Мне нужен был кто-то очень большой — и маленький персонаж должен был прийти и помочь большому. Ну и отсюда кит, а киты, сами знаете, иногда выбрасываются на берег. Хотя на самом деле все это было немножко по-другому. Как-то давным-давно я делала кое-какую работу для одного образовательного издательства. И мне нужно было придумать историю про дифтонг «эй» — и я думала о словах с «эй»: snail, paint, trail, sail, hate. Ну и вот так я додумалась до улитки — «снэйл», которая могла бы рисовать — «пэйнт» — И «лив зе трэйл» — «оставлять след». Ну и затем издатель мне подсказал+ Много-много разных как бы кусочков паззла, которые ты складываешь вместе; трэйл, уэйл — я стала думать — Как может улитка спасти мир? Ну и потом как будто искра проскакивает в голове, и картинка оживает.

— В чем секрет удачной детской книжки? как сделать так, чтоб это была не просто хорошая история, а чтоб ее купили 4 000 000 человек и раз в неделю читали на ночь детям? Существует какая-то формула для начинающих рассказчиков? С чего нужно начинать придумывать историю? С персонажа?

ДЖ. ДОНАЛЬДСОН: Вы все же имеете в виду — для людей, которые хотят опубликовать детскую книгу — или для тех кто просто рассказывает своим детям истории?

— Скорее второе.

ДЖ. ДОНАЛЬДСОН: Зависит от ребенка, все ж разные. Сначала придумываешь — что бы такое понравилось именно твоему ребенку. Он может любить динозавров. Или, там, птичьи гнезда в саду. И ты пишешь историю про то, как ребенок спасает птенцов. Надо ввести его самого в историю, им нравится, когда в истории участвуют либо они, либо их знакомые. Именно мои дети любили слушать истории обо мне — про то, как я была маленькой. Реальные истории. Ну что моя мл сестра была страшной непоседой, что-то про то, как у нас жили две кошки, у одной
были котята, а потом они исчезли, и мы думали кошка умерла, а они потом нашлись. Они любили слушать истории о своих родителях, когда те были маленькими. Понимаете, нужно чтоб была какая-то проблема, чтоб положение становилось все хуже, чтобы сюжет как-то
разветвлялся. Еще язык очень важен. Но тут как с телом — если нет крепкого скелета — то сами понимаете...

— Связано ли наличие хорошей детской литературы с наличием национальной традиции абсурда? Для вас существенна эта английская традиция?

ДЖ. ДОНАЛЬДСОН: Я не могу говорить за всех, но для меня — это влияние определенно чувствуется. Особенно, кстати, в случае «Улитки и Кита». Когда я была маленькой, бабушка читала мне Эдварда Лира, и у него есть стихотворение «Джамбли». Джамбли — это такие маленькие люди, и они поплыли по морю в решете. Этот нонсенс-стихотворение. «Где-то, где-то вдали От знакомой земли, На неведомом горном хребте Синерукие Джамбли над морем живут, С головами зелеными Джамбли живут. И неслись они вдаль в решете.» Их возвращение — этот сюжетный поворот — очень повлияло на «Улитку и кита». Понятное дело, я не думаю о том, чтобы специально «соблюдать традиции»; но думаю, что вообще когда трогательно и смешно одновременно — это как раз от абсурдной поэзии.

— Почему англичане так хороши в детской литературе? Есть какая-то особенная черта национального характера, которая помогает им?

ДЖ. ДОНАЛЬДСОН: Никогда не думала об этом. Возможно, это как немцы в классической музыке в 19 веке.
Хотя — еще Шекспир и элизабетианцы... Не знаю, вот мой муж думает, что все дело в Шотландии — где постоянно эта ужасная погода — и поэтому у нас много здесь изобретателей. И еще они рассказывают темные мрачные истории. Может быть, в жарких странах люди более ленивые? Еще, конечно, нам повезло, что сейчас английсикий — самый распространенный язык в мире. Что, конечно, не значит, что англичане пишут обязательно лучше.

[лена егорова]

— Мышонок из «Груффало» — английский характер?

ДЖ. ДОНАЛЬДСОН: Не вполне. Скорее он китайский персонаж.

— Да, генетически понятно, все знают, что это была китайская сказка о мышонке и тигре.

ДЖ. ДОНАЛЬДСОН: Когда я писала «Груффало» мне нужен был кто-то более европейский — именно поэтому я не стала выбирать персонаж вроде обезьяны или крокодила. Мне казалось, что история должна была разворачиваться в европейском лесу. Стало быть — не лев и не тигр. А мышонок — универсальный характер — просто умное, но маленькое, физически беззащитное существо, который вынуждено прибегать к хитроумию.

— Можно экстраполировать сюжет «Груффало» на более общую ситуацию: мышь — как место Англии в мире, маленькая страна, которая много лет была самой могущественной империей?

ДЖ. ДОНАЛЬДСОН: Хахаха. Ну может быть, может быть.

— А у вас есть какое-то ваше досье на Груффало, какая-то дополнительная внутренняя информация — когда у него день рождения, сколько ему лет, кто его жена?

ДЖ. ДОНАЛЬДСОН: Да нет, никакой дополнительной информации. Дети мне часто пишут — кто его жена, как там она себе поживает? Особенно почему-то немецкие дети — что случилось с его муттер?

— А его меню — что он еще ест, кроме мышей?

ДЖ. ДОНАЛЬДСОН: Аксель [Шеффлер, иллюстратор — ЛД] больше знает -в «Дочурке Груффало» много мелких косточек.

— А откуда взялось само это слово — «груффало»? Оно имеет какое-то отношение к буффало?

ДЖ. ДОНАЛЬДСОН: Да. На самом деле мне надо было срифмовать с "ноу«- «Silly old fox, doesn’t he know, there’s no such thing as a...» Три слога. Потом я стала думать — «грррр» — чтоб звучало страшно. Думаю, Груффало — просто потому что «грррр» + оу для рифмы — ну и буффало. Ну и само слово получилось смешное — потому что он не просто ужасный, он смешной персонаж. А сейчас дети некоторые думают — нет такого зверя как буффало. Я сама слышала — «Папочка, не глупи, нет никакого буффало!» Мне даже неловко теперь перед другими детьми!

— Правда, что в каждой книге есть изображение груффало? Я видел в «Улитке и ките», на песке силуэт.

ДЖ. ДОНАЛЬДСОН: Вот смотрите, правда это пока секрет. Это цветные оттиски страниц моей новой книги — про дракона и рыцаря. Ее тоже нарисовал Аксель. И видите — тут он тоже заметен. Не знаю, как он это делает.

— Правда, что вы написали «Дочурку Груффало» отчасти из-за того, что ваc раскритиковали феминистки на том основании, что все персонажи в «Груффало» — самцы, и вам понадобился женский образ?

ДЖ. ДОНАЛЬДСОН: Когда я писала «Груффало», я не думала об этом — о, почему все они самцы? «Он» и «он», подумаешь. Что — в каждой книге должен быть женский персонаж? В конце концов ведьма у меня — женщина. Да и улитка — скорее «она».

— Правда что вам предлагали сделать экранизацию «Груффало» в Голливуде. Что-то вроде «Груфало в Нью-Йорке». Чуть ли не как «Кинконг»?

ДЖ. ДОНАЛЬДСОН: Да, к нам приходил один голливудский продюсер. Предлагал сделать 90 минутный фильм — но не смогут сохранить ритм, рифмы, да и вообще историю. Другая компания хотела сделать 30 маленьких эпизодов — про Груффало и мышонка, что они подружились и учат вместе цвета... Я сказала — нет, не хочу. Маленький телефильм — это да, и все.

— Вам нравится мультфильм Бибиси, который показали в Англии на прошлое рождество?

ДЖ. ДОНАЛЬДСОН: Да.

— Можете продолжить — я брошу писать детские книжки, если?

ДЖ. ДОНАЛЬДСОН: Может быть, если я буду писать мюзиклы — для театра: мне это очень нравится! Ну и ради сцены, может быть? Я была бы счастлива играть и не писать.

ВЗЯТО ОТСЮДА: http://www.afisha.ru/blog/21/page10/

[Дилайла]

 «Квашня хороша, — Воды три ковша, — Дрожжей на пятак, — Муки — на четвертак. — Вышло тесто на дрожжах, — Не удержишь на вожжах. — Замесил погуще, — Заходило пуще. — Не хватает места, — Вылезает тесто. — А я тесто — шмяк! — Шмяк и этак, шмяк и так! — Катаю по муке — Вдоль по липовой доске, — От края до краю — Каравай катаю. — Раскатаю — стану печь, — На лопате суну в печь».

Лена, спасибо за такую интересную тему!
люблю читать такие интервью
а книгу про хлеб я бы и сейчас бы с удовольствием купила!

[Кристина]

Лена, спасибо!

Безумно интересно!