http://ps.1sep.ru/article.php?ID=200105302Татьяна Бабушкина
Россия
Педагогика дара и подарка
Кое-что из философии детства
Для меня сейчас проблема детства ближе проблемы ребенка, как бы странно это ни звучало. Здесь можно упрекнуть в некой отстраненности от доли конкретного ребенка. Но скорее это есть проникновение, переосмысление живого каждодневного опыта, накопленного с годами. Это позволяет однажды прийти к точке, с которой можно взглянуть на детство как на вечное, неумирающее и услышать собственный голос внутреннего моления о детстве.
Я часто мысленно возвращаюсь к Я.Корчаку и проживаю вместе с его детьми свою жизнь. Мне близка судьба Анны Франк. И совсем недавно я ощутила какие-то реальные по датам временные параллели между нами. Анну Франк нацисты увели из мира ее тайной комнаты в тот же день, за несколько лет до моего появления в этом мире. Тогда же, 5 августа, были уведены дети Корчака.
Не обладая внутренней глубиной сопереживания уже былого, нельзя оценить значимость живущего сегодня. Тогда вообще упускается возможность видения проблемы детства и взросления, осознание перемен, особенно если говорить о конкретных детях. Дело в том, что наши подростки живут в подростковом мире взрослых людей. И конфликт неисчерпаем.
Я не историк, но, как мне кажется, такое состояние подростков рождено 20-ми годами XX века. Вместе с волной смертей, репрессий, эмиграций ушло знание корней и вершин человеческого роста. Как Испания, по подсчетам историков и антропологов, полностью сумеет преодолеть губительные последствия инквизиции – уничтоженный генофонд нации – лишь еще через век, так и нам предстоит долго и упорно восстанавливать то, что натворили предки. Есть и сейчас люди, которых по праву можно назвать носителями духовных устоев нации, но они уходят, а заменить некем... Такая вот трагическая ирония.
Некоторые, конечно, сумели чудом вырасти вопреки устоявшимся нормам и ожиданиям. Они, как яблоки, созревшие в тени, и дети их – плоды из того же сада, с проблесками солнца. Осознанное взросление представляло собой коммунарство, пытавшееся выйти за рамки всеобщей ограниченности. Детей учили рефлексировать, а это явный признак взросления. Разумеется, такие островки вызывали недовольство остального «моря». Мне запомнилась одна из юбилейных конференций коммунаров, на которой Анатолий Викторович Мудрик говорил про все те же двадцатые годы. Гуманитарная среда сужалась, и художественная рефлексия постепенно была утрачена, а вслед за ней исчез и опыт работы над внутренним миром.
Рожденнные в эпоху перемен
Современные подростки родились, получив комплекс духовных детдомовцев, у которых нет прошлого. У них нет опоры предшественников, за счет которой возможно устраивать свое сегодняшнее бытие. У них нет будущего, которых отметено скепсисом беседующих на кухне родителей. А о чем беседуют родители? Память пластична и сохраняет то, что нам выгоднее помнить. Родители вспоминают юность, которая не может не быть прекрасной. Родители родителей чтят собственный жизненный подвиг...
Какая-то косность сковала два поколения и научила детей небрежному нравственному проживанию, обращению к нравственности для внешнего слушателя. И рядом с этим – опыт отрицание всего, что не выходит доделать сразу с чувством и умом. Как некогда и навсегда брошенные сотни строек, больниц, целые железнодорожные ветки…
Вот и наши дети хотят быстро, наскоком достичь неясного и желанного. Так же, как и их родители, они хотят решать проблемы отстраненно-механически, на внешних уровнях, чтобы не погружаться в смысл. Но ведь какие-то ценности должны быть вне времени. А сейчас дети погружены в абсурд небескорыстного невежества, которое выгодно взрослым. В приключениях Геракла, которые показывают по телевидению, участвуют средневековые волшебники, тролли и гоблины. Именем Достоевского называют казино, словно не понимая, что великий писатель всеми силами старался отвратить себя от пагубной привычки, поддаваясь которой, он закладывал в ломбард последние женины юбки. Невольно вспоминаются слова Булгакова: “Если в доме спальня становится ванной, а библиотека столовой – дом рушится”.
Конечно, все эти вещи – цена, которую общество заплатило за свободу слова и прочие завоевания демократии. Но ведь надо и честь знать, иначе последствия станут необратимыми.
Если ребенок воспитывается в небрежении к ценностям, появляется проблема небрежного отношения к жизни. И это характерно для всего современного общества.
Что такое современная семья?
В сравнении с 60–80-ми гг. она менее устойчива, если не сказать разобщена. Порой семья – это нечто аморфное, лишенное чуть ли не всех своих основных признаков. Еще в 60-е годы была в нашей периодике такая рубрика – «Зеленая лампа», ее читали всей семьей. Это была традиция. А сегодня большая часть родителей, сидящих у телевизора, не перестают удивляться, почему их дети будто приклеены к тому же монитору. И никто не заметил, что перед тем как исчезло читающее поколение детей, исчезло читающее вслух поколение взрослых. Печально и логично. Сегодня в семье разучились даже совместно праздновать. В праздничное пространство семьи допущены официально развлекающие телефигуры. Это же вторжение в таинство...
Ребенок чаще всего недополучает необходимое мужское внимание, которое заменяется избыточным женским. В результате вырастает феминизированный мальчик. И один из самых печальных признаков феминизации – перенос юношеского возраста на 26–27 лет. И такие размытое состояние распространяется и на молодую семью – все подростковые проявления мужчины достанутся его супруге, а потом и детям. Ломаются элементарные бытовые устои, из которых формируется атмосфера взаимоотношений в семье. Исчезает радость от того, что люди живут вместе. Связующая нить становится веригами или цепью. Еда остается едой, мебель – мебелью, но то, что оживляет предметы, придает им особую, неявную ценность в глазах любящих людей, уходит навсегда. Чашка кофе, принесенная утром в постель, больше не служит объяснением в любви. Дань рекламе, безликое исполнение супружеских обязанностей... Отдающего и благодарно принимающего нет. Есть лишь производящий и потребляющий.
От этого страдают оба. Страдают, давя это чувство в себе, поскольку нынче так не принято. Слащавые страсти мексиканских телесериалов воспроизвести не каждому под силу, вот и получается – мелко, буднично, серо...
И дети растут в этой же атмосфере. Видят, что отец не может связать двух слов и отделывается дежурным “нормально”, когда мать спрашивает его, понравился ли ужин. А потом сама в течение двух часов перемывает ему косточки по телефону, разговаривая так, что герои комиксов покажутся верхом филологической изысканности.
И эту проблему стоит рассмотреть подробнее.
О взрослых разговорах
Родители беседуют, не поднимаясь над уровнем нескончаемо разбираемых конфликтов – на работе, в автобусе и дома. И у ребенка складывается бесцветная картина будущего проживания, канва еще не образованных, неотрефлексированных безнадежно-конфликтных отношений. Подростка формирует свобода противоречий – в школе, на улице, в компании. Но дома он ищет гавань. А что там на самом деле – еще одно поле противостояния? Причем на фоне обоюдной нетерпимости и непримиримости. Это трагично. Всем ясно, что младенец вырастает в теплой колыбели, он в ней жизненно нуждается. Так же подросток нуждается в незримой колыбели мягкости, “принятия” его возраста. Противоречия – стихия подростка, он в ней развивается. Но без очага внутреннего семейного охранения это развитие выходит за рамки всякой стихийности. Возникают беспредел и полная непредсказуемость.
По социологическим данным, 95% подростков неадекватно отвечают на любое взрослое замечание. Приходя домой, дети получают такой же неадекватный взросло-подростковый ответ.
При вакууме поведенческого примера в обществе и семье у детей возникают абсурдные требования по выполнению чего-то должного, но ими не виданного и не прожитого в опыте. Вина сегодня возлагается на кого угодно, кроме себя. Круг распыленной ответственности замыкается. Ребенок оказывается в абсурде целого веера административно-иерархической безответственности, которая погружает семью в каждодневную познавательную бессмыслицу.
Посмотрите, каким образом выполняются обычные домашние задания третьеклассника – в течение всего вечера и силами всей семьи. Ребенок и взрослый вместе осознают ненормальность ситуации и вроде бы вместе отвечают за результат. Но перед кем? Перед учителем или директором, внедряющим эту программу? И все разводят руками, когда оказывается, что подросток не желает учиться, не хочет ходить в школу, ведет себя несносно, абсолютно неуправляем... Подросток постоянно пробует границы дозволенного. Сегодня мало кто остановит ругающегося подростка. И снижение реакции взрослого на недопустимое убрало все видимые и невидимые границы.
Это породило даже не псевдосвободу, а осознание подростком своей брошенности, какого-то вселенского одиночества.
…Я затронула лишь некоторые стороны проблемы. Все мы из чувства самосохранения отворачиваемся от многого. Я говорю о том, в чем я в состоянии участвовать и что-то изменить. Я молчу о наркомании, о проблемах подростковых стай... Там я беспомощна. Я с ужасом думаю о рождении подросткового мира жестокой иерархии, подчиненности силе. Как у Голдинга в «Повелителе мух». Эти проблемы достанутся нашим детям, вслед идущим. И я уже переживаю – как они там, в тумане?..
Если человек одинок, он безучастен и равнодушен к окружающему его и к будущему, если оно не имеет к нему отношения. Это называется отсутствием совести. Без совести поколение людей еще может прожить – по инерции. Но оно губит следующее поколение, как бы генетически заражая его. Если вера спасает душу, то совесть – экологию человека, его природу. И отсутствие зрелой совести – первый шаг к вымиранию поколения. Ведь каждое взрослое поколение – это близкие люди по отношению к детству. А сегодня на поколение взрослых как на близких людей рассчитывать не приходится. И сегодняшние молодые люди как бы заново обращаются к детству. Студенты оказываются взрослее своих родителей и, понимая, что могут оказаться звеньями вне цепи, идут к детям. Чтобы учить, чтобы общаться, чтобы сохраниться самим в этом жестоком, не терпящем инакости мире...
Я знаю такие педагогические островки в Екатеринбурге, Балабанове, Таганроге, Ростове... И то, что мы сейчас делаем – летние лагеря, встречи, поездки, – все это возможно благодаря центру “Вдохновение”, созданному моими учениками, выросшими уже, вставшими на ноги. Но, кроме моей персоны, их объединяет и общее отношение к жизни, целеустремленность, не вступающая в противоречие с добротой...
Подростки, попадая к нам в клуб, встречаются с иным миром. И принимают его с радостью, хотя в обыденной реальности я не встречала мальчиков, готовых добровольно встать рано утром, чтобы нарубить дров для костра, принести воды, помыть посуду. То есть с радостью, с интересом делать самые что ни на есть бытовые вещи.
Я счастлива, что наш клуб сегодня – место, где знают, кто есть мужчина и какова его роль. Очень важно, что ребята готовы принять на себя духовную ответственность за происходящее. А те молодые люди, что пришли к нам работать, – они эту ответственность уже приняли. На наших глазах рождается новая форма взросления – через принятие ответственности не только за себя. И нам остается лишь уповать на это, надеясь, что порыв одиночек рано или поздно превратится в традицию.
Подарок безо всякого повода
– У меня подарок! Подарок для вас! Вот!
Раскрывает ладонь. На ладони... зуб.
– Он качался... А я специально докачал, чтобы он выпал. Возьмите!
Этот зуб – настоящее сокровище. В прежние времена для него бы сшили бархатный чехольчик и положили в шкатулочку из розового дерева – подарок...
Неудивительно: раньше – как бы поточнее определить границы этого «раньше»? Назовем его «временем наших бабушек»! Раньше подарочную культуру ценили, уважали ее права. Родители дарили – передавали.
Подарок... В этом слове – запах новогодней елки, детские ожидания дня рождения, память о любимом человеке.
Корень слова – «дар». Дар, предназначенный кому-то определенному: «по» – предлог направления. Но подарок – не просто предмет, предназначенный для другого. Он умножает образ дарящего. Возможно, поэтому народная традиция и не позволяла его оценивать: «Дарованному коню в зубы не смотрят!» Если подарок действительно дар, он магическим образом принимает на себя часть существа дарителя.
Елена Образцова, рассказывая о своем военном детстве, вспоминала, что во время войны в эвакуации она, маленькая девочка четырех лет, зарабатывала на жизнь тем, что загоняла коров. За это соседи жаловали ей кто яйцо, кто кусочек хлебушка. А однажды ни хлебушка, ни яйца не случилось: за работу односельчане подарили маленькой пастушке букет цветущего жасмина. Для матери это был черный день, а девочка была счастлива: в букете цветов было ее будущее.
Быть настоящим дарителем непросто. Этот талант сродни таланту художника или поэта. Поэта, наверное, в большей степени: подарок – выстраивание предметов в своеобразную рифму мира. Это те же стихи, где рифмуются предметы и явления.
Человечество помнит немало талантливых людей – художников, поэтов, писателей. Дарителей среди них не много. Но самые трепетные и прочувствованные страницы мемуаров посвящают именно им. Таким чудесным дарителем был Максимилиан Волошин.
По словам Цветаевой, он не просто делал людям подарки, он дарил уверенность в себе и возможность жить дальше. Самой Цветаевой Волошин однажды подарил особенный вечер. Вечер, ставший незабываемым праздником света: гости съели ложечками «внутренности» дынь, и в них укрепили и зажгли свечи.
А еще был день рождения, омраченный тифом. Марина выглянула в окно и увидела Волошина, вышагивающего по направлению к ее дому в окружении трех здоровых, необычайно колоритных дворняг: Цветаева обожала собак и прикармливала их. Это был подарок Волошина ей на тот день рождения...
Подарочная культура – особая культура. Но чтобы войти в нее, надо овладеть ее языком – научиться принимать подарки. Взрослым это дается с большим трудом. Ужасные события случаются 24 февраля и 9 марта, когда ребенок вдруг обнаруживает в помойном ведре свои скомканные рисунки и горки пластилиновых шариков – то, что накануне было его подарком родителям. И как фальшиво потом звучит: «Лучший подарок – сделанный своими руками!»
Но дело не в руках. Дело в душе. Как-то детдомовские дети подарили мне рубашку, сплетенную из крапивы – в память о прочитанной им сказке «Дикие лебеди». Рубашка была без рукавов – «чтобы крылья остались».
Вообще готовить подарки не всегда безопасно. В этом занятии есть некоторый авантюризм, некая опасность или ее ощущение. Сплести учителю рубашку из крапивы – это угроза обжечься, покрыться пятнами с косметической точки зрения неприятно. Но настоящий подарок рождается только от избыточности души – и это первая и главная заповедь подарочной культуры. И ценность подарка определяется человеческими затратами – душевными и физическими. У каждый из нас получал или дарил что-то, что осталось на всю жизнь.
Клубничное дерево
В Ростове мы ждали гостей – ребят из Екатеринбурга. Нам очень хотелось их удивить. И вот мы придумали... подарить им клубничное дерево.
Купили ведро клубники, нитки древесного цвета и каждую клубничку подвязали к веткам. Главная хитрость состояла в том, чтобы на ниточках не оставалось узелков.
И вот екатеринбуржцы прибыли, и мы, внутренне ликуя, привели их к своему клубничному дереву и сказали совершенно серьезно: «Вот вам подарок. Рвите и ешьте. У нас на юге так клубника растет». И они поверили, поверили все как один, невзирая на пол и возраст. (Младшему было пять лет, старшему – сорок пять, а в основном это были подростки лет пятнадцати.) Среди наших гостей был ботаник – серьезный, опытный человек. Он был удивлен, но не более. Все вместе собирали клубнику, сравнивали вкус древесной клубники с клубникой равнинной. А потом... Потом кто-то увидел узелок, случайно оставленный.
Что тут было! С чем сравнить это удивительное состояние, когда вдруг оказываешься на грани мифа и реальности: конечно, клубника на дереве не растет, но эта выросла специально для тебя. Мгновенно открывается степень усилий тех, кто это клубничное дерево вырастил. Ради того, чтобы удивить, чтобы сделать подарок. И твое счастье в этот момент умножено на чувства тех, кто дарил.
Лучше всего с подарками получается у детей. Это дано им от природы. Ребенок готов к получению подарка – от Деда Мороза, от Волшебника, от отражения в стекле, от окружающего мира, от воздуха, от природы. Это качественный признак его игровой природы.
И он способен самые странные вещи (половинку старой пуговицы, пустую гильзу, кусочек цветной шерсти) воспринимать как драгоценный дар. Но именно вещи, конкретные, осязаемые.
Так же как научные идеи и художественные образы витают в воздухе, носятся в воздухе идеи подарков. Подарочной культуре свойственны чудеса. Как-то на день рождения два совершенно разных человека, не сговариваясь, подарили мне одуванчики... выращенные в горшке. Один – со словами: «Когда я смотрю на «модильянистые» шеи одуванчиков, я вспоминаю лица своих друзей». Другой – с мыслью о том, что донести пушистый одуванчик до того, кому он предназначен, – все равно что донести до человека трепетность своего чувства. Чудесность подарка – вещь в общем-то обычная, но всегда поражающая с новой силой. Подарок приподнимает человека, делает выше и дарителя. Поэтому так важно дарить подарки не только по праздникам, но и без всякой причины и повода. Просто так.
