Почему же все-таки "Чукоккала"? Почему я выбрала именно эту тему, спрашивали меня многие в лагере.
Зимой я слушала воспоминания Лидии Корнеевны Чуковской о том, что Корней Иванович утверждал, что существует "поэтическое воспитание". Что в ранне детском возрасте, погружая ребенка в настящую поэзию, в ритмы, рифмы мы не только открываем ему мир стихов, но и делаем детей восприимчивыми к поэзии. Если ребенку не читать стихи, не заражать своей любовью к поэзии , то став взрослым, он может остаться глух к такой богатой области человеческой культуры.
Т.к. раз в год я обязательно устраиваю лагерь для малышей, то и стихотворное наполнение мне хотелось выбрать яркое и динамичное.
Помните, что говорил о своих произведениях Чуковский?
"перечитывая на старости лет (не в последний ли раз?) свои давние детские книги, служившие верно и преданно четырем или пяти поколениям детей. Внимательно вглядевшись в эти книги, я подметил, что не только в загадках, но и в большинстве моих сказок - непрерывные вихри движений и действий. В "Мойдодыре" уже на первых страницах:
Все вертится,
Все кружится
И несется кувырком.
Вообще я почти никогда не изображаю предметов в их статике.
Тот мир, который я демонстрирую перед малым ребенком, почти никогда не пребывает в покое. Чаще всего и люди, и звери, и вещи сломя голову бегут из страницы в страницу к приключениям, битвам и подвигам. В "Айболите" - путешествие на волке, на ките, на орле. В "Бармалее" - чехарда со слонами, боевая схватка с Каракулой. В "Тараканище" - длинный кортеж едущих, летящих и скачущих путников:
Ехали медведи
На велосипеде.
А за ними кот
Задом наперед.
А за ним комарики
На воздушном шарике.
А за ними раки
На хромой собаке.
Зайчики
В трамвайчике.
Жаба на метле...
Едут и смеются,
Пряники жуют.
И такими быстрыми темпами движется вся эта чудная вереница, что не успеешь вглядеться в одного проезжающего, как перед тобой другой. Эти быстрые темпы вполне соответствуют умственным потребностям малых детей. Ведь ребенка в начале его бытия меньше всего интересуют характерные приметы вещей. Не оттого ли его собственная речь в раннем возрасте так небогата эпитетами? Это, я уверен, объясняется тем, что каждый эпитет (за исключением очень немногих) есть результат более или менее длительного ознакомления с вещью, вглядывания в нее, размышлений о ней,- то есть такой интеллектуальной работы, которая под силу лишь более позднему возрасту.
Поэтому, изображая в первых строках "Тараканища" мчащихся друг за другом животных, я не обременяю ребенка ненужными ему сведениями, каковы они, эти зайцы, раки, медведи, коты, комары, которые проносятся мимо,- какой у них нрав и какая наружность. Детскому уму эти сведения еще не нужны.
Действий, приключений, событий, молниеносно следующих одно за другим,- вот чего ждет ребенок в первые шесть-семь лет своей жизни. Герои "Крокодила" то сражаются, то убегают из плена, то ездят верхом на пантерах, то попадают в лапы к осатанелым гориллам, то пляшут вокруг праздничной елки - одно приключение сменяется десятком других. И в "Бармалее" и в "Краденом солнце" такая же непрерывная цепь приключений. И в "Бибигоне" и "Мухе" тоже. * * "Крокодил"- моя первая сказка, сочиненная еще в 1916 году. В нее (во вторую ее часть) я по неопытности ввел длиннейший монолог Крокодила о тех страданиях, которые испытывают звери, заключенные в железные клетки зверинцев. При новом издании сказки я хотел было заменить этот монолог кратким восьмистишием, излагающим тот же сюжет, но редакторы воспротивились этой замене. По их словам, уже создалась традиция, которую нельзя нарушить... Все же я считаю этот монолог своей ошибкой. Если я в своем воображении, как и подобает природному сказочнику, переживаю всем существом, всеми нервами каждое из тех действий, приключений, событий, о которых мне случается писать, я невольно, нисколько о том не заботясь, нахожу для каждого из этих эпизодов особую звуковую окраску, особый музыкальный напев.
Муха-Цокотуха с беззаботным радушием угощала своих щедрых гостей, приносивших ей богатые дары, и вдруг попала в когти к пауку, который сразу же стал мучить ее,- неужели об этом катастрофическом случае можно повествовать тем же голосом, каким я говорил об ее легкомысленном пиршестве?
Конечно, нет. Здесь зазвучал для меня другой музыкальный мотив, соответствующий наступившему бедствию и резко отличающийся от прежних мажорно-ликующих ритмов. Хорей сменился скорбным анапестом:
А злодей-то не шутит,
Руки-ноги он мухе веревками крутит,
Зубы острые в самое сердце вонзает
И кровь у нее выпивает.
Муха криком кричит,
Надрывается,
А злодей молчит,
Ухмыляется.
Дико было бы, если бы этот горестный случай был описан тем же плясовым и беспечным хореем, каким я только что описывал праздник.
Нет, весь ритмический строй поэмы изменился мгновенно, и речь злополучной Мухи зазвучала отчаянным воплем:
"ДорогИе гости, помогИте!
Паука-злодея зарубИте!
И кормИла я вас,
И поИла я вас,
Не покИньте меня
В мой последний час!"
Этот вопль, как я вижу теперь, пронизан от первой строки до последней единственным звуком И, трагическим звуком, издаваемым мухами, когда их терзает паук. В пяти строках - шесть слов с ударением на И.
Не прошло и минуты, как Муха опять стала счастлива. Ее спас самоотверженный герой. И, естественно, грустная ритмика плача тотчас же сменилась - не могла не смениться - ритмикой безоглядного счастья. Началась неистовая пляска, причем каждый опять-таки пляшет по-своему, в соответствии со своей комплекцией и общественной ролью,- отсюда многочисленные вариации ритмов. Вот музыкальная фактура стиха, изображающего пляску солидных и грузных жуков.
А жуки рогатые,
Мужики богатые,
Шапочками машут,
С бабочками пляшут.
И совсем по-другому звучит ухарская пляска удалого деревенского батрака-муравья:
Муравей, Муравей
Не жалеет лаптей -
С Муравьихою подпрыгивает
И букашечкам подмигивает:
"Вы, букашечки,
Вы, милашечки,
Тара-тара-тара-тара-таракашечки!"
Изумительный детский слух к музыкальному звучанию стиха, если только он не загублен скудоумными взрослыми, легко схватывает все эти вариации ритмов, которые, я надеюсь, в значительной мере способствуют стиховому развитию детей.
Вот эта-то переменчивость ритмической фактуры стиха и была тем нововведением, тем новшеством, которое я ввел в свою работу над детскими сказками. Старинные русские сказки, хотя бы такие длинные, как "Конек-горбунок", от первой строки до последней звучали одним-единственным ритмом, ни разу не нарушая заранее установленной схемы. О чем бы ни повествовалось в "Коньке-горбунке" - о путешествии на небо, или о расправе с царем, или о чудо-деревне, расположенной на спине у кита,- обо всем этом говорилось одним и тем же монотонным голосом, неторопливым и ровным. "
Что у нас получилось, мы будем показывать вам в этой форумской теме!
